Из дневниковых записей семьи Громовых… (продолжение)
«В Калининград поезд прибыл днём...
Вот это прибытие – единственное, что осталось в моей памяти, причём я ясно вижу эту картину до сих пор. Пока ехали в поезде, я, конечно, не отлипал от окна. Что-то там видел, но в памяти ни черта не осталось. Да и что могло остаться – почти однообразный пейзаж, одинаковые разрушения и послевоенная разруха – с окончания войны прошло всего пять лет.
Когда сказали, что мы скоро приедем, я, посмотрев в окно, был потрясён открывшимся мне зрелищем. Всё видимое пространство, казалось – до горизонта, было забито искалеченной военной техникой. Потом я её видел очень часто – она встречалась везде, и в большинстве случаев, это была немецкая военная техника. Нашей – не помню. Скорее всего, это произошло потому, что уже во время боёв, разбитые машины и танки, наши и немецкие, оставались у нас в тылу – наши наступали. И то, что из нашей техники можно было ремонтировать – ремонтировали, совсем битую отправляли на переплавку. А немецкая оставалась там, где её остановили.
Другое, что меня поразило уже в городе – это сплошные развалины. Весь центр города – ни одного целого дома. Расчищены только центральные улицы с тротуарами, чуть в стороне от центра – только проезжая часть. В центре работали магазины, открывшиеся в уцелевших подвалах, да торговали на тротуарах. Такую картину я увидел впервые. В Ленинграде тоже были разрушения, правда, в несравнимых масштабах. Но у нас разбитые дома были огорожены заборами из плотно пригнанных друг к другу досок, и они не так бросались в глаза. Прогулок по Ленинграду конца 40-х, начала пятидесятых, я не помню. Но мне всю жизнь иногда снятся развалины, огороженные забором, и они принимали участие в сонных приключениях – кто-то догонял, я убегал. Это были развалины каких-то дворцов – видимо, это всё-таки отложившиеся в памяти Ленинградские развалины. Тогда это могло врезаться в подсознание как раз этим контрастом – красивый город, и вдруг – забор, а за ним остатки разбитого дом и груда битого кирпича. В Калининграде этого контраста не было – здесь город был одна сплошная развалина. Только окраины более-менее уцелели. Но мы тогда, приезжая в Калининград, ходили только по центральным улицам – необходимые нам магазины были только в центре». Воспоминания Игоря Громова, прибывшего в 1952 году в Калининградскую область 6-летним ребёнком с отцом Львом Николаевичем по месту службы в авиационную часть в городе Гурьевске.
«Пообедали в буфете на станции, взяли такси и через час были в Гурьевске, у общежития. Дома был Зинченко. Он обрадовал нас сообщением о том, что командование выделило нам квартиру на первом этаже одного из домиков на центральной улице. Мы сразу отправились туда. У небольшого двухэтажного коттеджика был разбит небольшой палисадник. На втором этаже жила семья авиатехника, который, увидев новосёлов, спустился, и с ходу предложил нам забрать у него два широких топчана. Он уже давно здесь жил, и успел обзавестись мебелью. Я его взял в помощники, и мы сходили в общежитие за моей кроватью. У себя в квартире, в одной из комнат, мы нашли платяной шкаф и стол, оставленные ещё немцами. (Этот шкаф с выжженным на внутренней стенке клеймом в виде германского имперского орла со свастикой, ещё долго нам потом служил)
Ребятня побежала во двор, осваивать садик, а Лиду увела к себе наверх, знакомить с местными порядками – где, что и, главное, почём – симпатичная жена авиатехника. Эти сведения были жизненно важными: когда и что дают на паёк, что и почём привозят в местный магазин, чем можно отовариться у местного населения. Была суббота и к вечеру у нас собрались гости – знакомиться с женой и вообще, это был приличный повод посидеть за столом. Когда все разошлись, я затопил кафельную печь, на удивление быстро прогревшую всю квартиру и мы, утомлённые нелёгким днем, моментально заснули. Под утро меня разбудило жалобное кошачье мяуканье. Где-то плакал котёнок. Осторожно перебравшись через спящую Лиду, я пошёл на звук. Он привёл меня к лесенке, ведущей в подвал, где я вчера брал дрова. Облазив все углы, я никого не нашёл. Плюнув на это дело, я стал набирать поленьев – печка за ночь остыла, и надо было её протопить. Вдруг из-под очередного полена что-то выскочило и зашипело. Вздрогнув от неожиданности, я посветил фонариком и увидел, что это был тот, кого я искал – плачущий котёнок. Я уже говорил, что, уезжая, немцы пооставляли кошек. Собак не было – они, наверное, увязались за ними – собаки привязываются к хозяевам, в отличие от кошек – те привязываются не к человеку, а к месту, где живут. Этот, видимо, был уже из их потомков, ставший настоящим дикарём. При моих попытках даже приблизиться, уж не говоря о том, чтобы взять его на руки, он начинал отчаянно шипеть, и его шёрстка вставала дыбом. От нашей возни в подвале проснулось всё семейство. Я поднялся наверх, надел кожаную перчатку и поймал зверёныша. Он неистово орал и пытался вырваться, извиваясь и кусаясь. Я принёс его в комнату и бросил на кровать, откуда он моментально спрыгнул и, продолжая шипеть, забился под неё. Так у нас появился новый член семейства. Из своего укрытия, подкрепиться молоком, он вылезал только ночью. В руки он не давался, дети с этим примирились и его не трогали. Утром только заглядывали под кровать, проверяя, не сбежал ли наш питомец в лес.
В обычные рабочие дни, с раннего утра и до позднего вечера, я был занят. Мои ещё спали, когда я уже бежал по тропинке на построение части. Кратчайший путь лежал через небольшую речушку, названную солдатами «Портянкой» – потому что они стирали в ней бельё и, в том числе, и свои портянки. Что удивительно, несмотря на то, что в округе было полно техники – авиаполк и автоучилище а, следовательно, был и бензин, керосин и машинное масло, вода в речушке была очень чистой, почти родниковая – в ней даже раки водились. Миновав речку, тропинка бежала через развалины подземных мастерских и поднималась сквозь алычовые заросли в гору, откуда уже были видны казармы и штаб части.
Построение, утренняя проверка, занятия с проигрышами предстоящих полётов. Иногда занимались подготовкой к полётам самолётов. После обеда в столовой – домой.
У лётного состава питание было по пятой норме, бесплатное, но вместо завтрака нам выдавали продукты пайком. Получать их ходили на продсклад жёны. К этому там привыкли, их знали, и выдавали без разговоров. Этих продуктов, а пайки выдавали ещё и за выходные, нам хватало на пропитание всей семье».
«Я помню эти пайки – мне очень нравился в них клюквенный концентрат в маленьких квадратных бутылочках, похожих на флаконы и консервированная американская колбаса (розовый колбасный фарш) в жестяных банках». Комментирует дневниковые записи отца Игорь Громов.
«На ужин я, как правило, не ходил – вечером Лида всегда что-нибудь готовила для детей, и мне лень было идти. За меня шёл ужинать Игорёк. Он очень любил это дело. Чинно занимал моё место в столовой, и официантки обслуживали шестилетнего пацана с самыми серьёзными лицами. К чаю там всегда давали вкусные пирожки или булочки – и это было главным, что влекло туда нашего сына».
«Неправда, папа! На столе передо мной стоит тарелка с пюре и с котлетой – вот что мне запомнилось, а не булочки!» – возражает записям Игорь.
«В выходные мы устраивали походы по заброшенным окрестным немецким хуторам. Несмотря на моё отношение к немцам, с которыми я воевал, надо отдать должное тому порядку, основательности и продуманности во всём, которые мы увидели в их хозяйствах. Уже несколько лет они стояли заброшенными, но ещё было видно, что устроено здесь всё раз и навсегда! И было грустно стоять перед кирпичным домом, внутри которого, вместо людей, жили теперь кусты и деревья, выглядывающие через пустые глазницы оконных проёмов. Фруктовый сад, как ни в чём не бывало, продолжал из года в год приносить плоды. На клумбах расцветали многолетние цветы, а у входной двери распространяли тонкий аромат розы. К разбитым парникам и в дом был проведён водопровод. Тубы тянулись от небольшой водонапорной вышки.
Да, грустное было зрелище. Но – «что посеешь, то и пожнёшь!»
Как я уже писал, немцы, уходя, забирали только то, что можно было унести на себе. Надеясь на возвращение, они прятали своё имущество в самых несусветных местах. В соседнем доме техник, вбивая в стену гвоздь, почувствовал, что тот проваливается в пустоту. Он простучал стену и выяснилось, что там находится тайник. Когда его вскрыли, в нём оказались свёрнутыми в рулоны ковры. Это известие, быстро облетевшее Гурьевск, вызвало ажиотаж. Все стали обстукивать стены, полы и потолки, калеча свои жилища. Заделывать как следует дыры, образовавшиеся после кладоискательства, как и положено у русских, руки не доходили – так и жили потом с кое-как заделанными стенами и потолками. Дело доходило до курьёзов. На нашей улице электромонтёры проводили обследование и ревизию кабельной сети, и посреди улицы, в одном из колодцев, в нише, обнаружили целую кладовку с сервизами и другой фарфоровой и фаянсовой посудой. Посовещавшись, электромонтёры решили открыть фарфоровую торговлю прямо на месте, не отходя, как говорится, от кассы. Вскоре у открытого люка собралась толпа, и пошла оживлённая торговля чашками, тарелками и маслёнками. Со стороны это выглядело несколько странно: люди нагибались куда-то вниз, а оттуда чумазая рука подавала товар. Я в это время шёл мимо. Придя домой, сообщил Лиде новости торговли. В результате этого у нас появился большой фаянсовый тазик для мытья посуды и рук, и кувшин, похожий на петуха – ручка - как петушиный хвост, а крышка – в точности петушиная голова.
Начались полёты и стрельба по конусу. Вспомнились училище и война...
Я был штурманом у майора, заместителя командира полка по лётной части. Мы с ним как-то быстро сошлись характерами. Я, вспомнив ещё фронтовую мечту перейти в лётчики, рассказал ему об этом. Проверив несколько раз мои лётные способности, он пообещал походатайствовать об этом перед командованием. Капризная балтийская погода не всегда позволяла проводить полёты. Нам с майором приходилось раньше всех вылетать на разведку погоды, и я стал свидетелем этих самых её капризов. Вылетаем – прекрасное утро, чистое небо, из-за горизонта выглядывает солнышко. Подлетаем к Балтийскому морю – над водой сплошная облачность. Казалось бы, летай себе над сушей сколько угодно, не лезь на море. Однако всходящее солнце нагревает землю, и вся облачность переползает на берег. Возвращаемся с разведки, докладываем: высота облачности 300 метров – полёты отменяются. Домой иду сквозь заросли уже поспевшей алычи. Набираю в захваченную из дома специально для этого сумку, доверху спелых ягод. Лида из них сварит замечательное душистое варенье».
Из дневниковых записей Льва Николаевича Громова.
«А вот что я запомнил из того времени…» – добавляет его сын Игорь.
Продолжение следует…
Из дневниковых записей семьи Громовых…
https://gromov-drankin.livejournal.com/
Фотографии с сайта www.waralbum.ru и из альбома «ГУРЬЕВСК – Калининградская область» сообщества «Калининград» Вконтакте https://vk.com/newkaliningrad2017
