Из дневниковых записей семьи Громовых…
«Я родился 7 мая 1946 года в Иркутской области на станции Тайшет. Историю нашей семьи записывали ещё мои дед и прадед, сохранились их воспоминания, на основе которых сложилось повествование, а затем добавились и записи из дневника моего отца…
Мой отец, Лев Николаевич Громов, родился в Ленинграде, попал на фронт, будучи курсантом Краснодарского лётного училища, из Ташкента, где тогда жили его родители, получил тяжелейшее ранение и по окончании войны оказался в Сибири. Очень кстати тогда вышел приказ по Министерству путей сообщения о направлении молодых специалистов, по их желанию, на работу в Сибирь, на строительство Байкало-Амурской магистрали, начатой ещё в 1935 году. Была обещана куча всяких благ в виде дополнительного продпайка, повышенной зарплаты и жилья сразу по приезде. То, что строительство будет осуществляться силами заключённых и пленных немцев и японцев, лагеря которых были размещены по всей трассе, естественно, не сообщалось. Так же умалчивалось и то, что ничего из обещанного, на месте, они не получат. Но мама с папой этого ничего не знали и, оставив часть подъёмных денег дома, в феврале 1946 года, тронулись в дорогу. Прожили они тогда в Ленинграде меньше полугода.
Дорогу строили участками, затем пошли по ней товарные поезда и один пассажирский. Правда, пока только до Братска. Тогда в Братске затевалась гидроэлектростанция. К весне 1948 года строительное управление перекочевало в Монголию на строительство железной дороги от пограничной станции Наушки, аж до Пекина и требовались добровольцы, соблазняли льготами – половину повышенной зарплаты якобы обещали платить в иностранной валюте.
Отца распределили в поселок Шамор инспектором по технике безопасности. В его подчинении были уполномоченные по технике безопасности, прикреплённые к каждому участку. Эту работу выполнял по совместительству кто-нибудь из инженеров участка. При каждом же участке – ЗЭК-овский лагерь. Люди попадали туда с малыми сроками и, в основном, специалисты: бульдозеристы, экскаваторщики, шофера. Шамор оказался чуть поменьше столицы. На двух улицах, кроме управления, стояли дома местных жителей. В основном это были русские – или послереволюционные эмигранты, или бежавшие уже в 30-х годах от голода. Но были и китайцы, а также смешанные семьи – русско-китайские. Вокруг домишек Шамора своеобразным табором располагались монгольские юрты. Здесь с постоянной пропиской проживали семьи кочевников.
Работа была неблагодарной и нервной. К тому же оказалось, что ничего из обещанного здесь нет, и в ближайшем будущем не предвидится. Главное – нет жилья. Сидя по вечерам на скамеечке перед полуземляным «дворцом», отец и мать стали всё чаще поговаривать о бегстве. Легкомыслие и доверчивость привело их сюда, чьё положение немногим отличалось от положения расконвоированных заключенных. Эту авантюру надо было как-то заканчивать. Но на заявления об увольнении или, хотя бы о переводе в Союз, начальство отвечало ссылками на подписанный договор и, в связи с этим, обязательствах.
Добившись личной встречи с начальником-генералом, отец получил резолюцию к своему заявлению: «Уволить по сокращению штатов с положенным выходным пособием». Опять начиналась новая жизнь, наша семья возвращается в родной город отца, в Ленинград. Метрострой, Управление строительства метро, в то время набирало рабочих, брали всех подряд, даже без специальности и без прописки – иногородних – им давали общежитие. Из разговоров же мужиков в приёмной, выяснилось также, что на проходке были приличные заработки. Пройдя медицинскую комиссию, отца приняли проходчиком 3 разряда, и в январе 1949 года впервые в своей жизни он спустился в шахту.
Постепенно стал вникать в технологию прокладки тоннелей метро. Она шла английским способом, попросту говоря, вручную. Английский способ – это способ, применённый при рытье метро в Лондоне в позапрошлом веке. Тогда, естественно, тоннели рыли вручную. По сути, и наше метро строили вручную, без механизации – вроде проходческого щита, поэтому этот способ и называли английским.
Хроническое безденежье вынудило папу искать приработка, чаще это были грошовые подработки носильщиком на вокзале...
Недалеко от Ленинграда восстанавливалась тепловая электростанция в Кировске, директор станции ввёл в штат должность заместителя начальника железнодорожного цеха и отец летом 1950 года вступил на эту должность. Обещание получить отдельную квартиру сподвигло отца согласиться, и семью перевели на 8-ю ГРЭС. А хозяйство было огромное: три парка железнодорожных путей, паровозное депо с девятью легкими маневровыми паровозами, депо для их ремонта, собственный вагонный парк и, в общей сложности, 54 километра железнодорожных путей и эстакад, плюс к этому небольшая железнодорожная станция, куда принимали вертушки со Мги (посёлок в Кировском районе). Спокойных ночей не стало – телефон мог затрезвонить в любое время суток, требуя вмешательства во все дела цеха. В цеху же каждый день что-нибудь, да случалось. То вагоны сошли с рельс, то при подаче вертушек на переезде задавило женщину, то составитель сорвался под колёса... Мысль оставить эту работу всё чаще и чаще стала приходить в голову отца...»
Из дневниковых воспоминаний Льва Николаевича Громова мы решили привести записи, которые, надеемся, станут небезынтересными для наших читателей, а некоторые эпизоды из жизни на Калининградской земле в начале 1950-х годов комментирует его сын – Игорь Львович Громов.
«В новом, 1952 году, обнаружил в почтовом ящике повестку из военкомата. Меня приглашали явиться на сборы в лагеря близ города Аткарска, недалеко от Саратова. Поскольку я считался в отпуске, чаша сия меня пока миновала. С ходу окунулся в зимний максимум, когда станция и люди работают на пределе своих возможностей. Опять начались бессонные ночи, бесчисленные комиссии и проверяющие. От всего этого порой хотелось бежать, куда глаза глядят!
А в мае меня опять вызвали в военкомат. Тогда началась война в Корее, и Сталин приказал провести частичную мобилизацию. Из запаса стали призывать артиллеристов, танкистов, лётчиков. Мне предложили вернуться в авиацию. По ранению и контузии я мог бы отбояриться, но уж больно осточертело мне быть у начальника цеха на побегушках – а тут представилась возможность в очередной раз круто изменить свою жизнь, попытаться наладить её в другом месте. Врачебную комиссию я прошёл на «Ура!» – никто из врачей и подумать не мог, что у меня было тяжелейшее ранение и контузия. Одобрительно глядя на мою фигуру, врачи сказали, что именно таким и надо сейчас служить в авиации.
И вот в мае, перед своим днём рождения, расцеловавшись с семейством, я отбыл в авиачасть. Она располагалась на территории бывшей Восточной Пруссии, под Калининградом, ещё недавно называвшимся Кенигсбергом, в городке Гурьевске, тоже бывшим, Нойхаузене.
После войны немцев выселяли из Восточной Пруссии, давая на сборы немного времени. Почти всё имущество им приходилось оставлять дома – много с собой им брать не разрешалось. Они, рассчитывая когда-нибудь вернуться домой, прятали всё в тайники, или просто закапывали. Бросали и домашних животных. В леске за нашим домом во множестве водились дикие домашние кошки.
Пруссия славилась своими сельскохозяйственными фермами и крупными хозяйствами, в которых, уже после войны, наши переселенцы пытались создать колхозы. Мелкие хутора и имения так и стояли, в спешке брошенные хозяевами – целые и невредимые. В самом Гурьевске разместился авиагарнизон с отличным лётным полем, хорошо замаскированными подземными двухэтажными мастерскими, оборудованными немцами по последнему слову техники, и доставшимися нам нетронутыми. Наши, правда, кое-где в помещениях посбивали кафель.
Посёлок состоял из двухэтажных домиков с палисадничками, часть которых занимали семьи лётчиков, а часть была отдана военному автоучилищу. На аэродроме базировался полк штурмовиков «ИЛ-2», гвардейская часть, в которой ещё служили ветераны войны, орденоносцы. Было даже три Героя Советского союза, и в их числе – командир полка, подполковник Шмиголь! Нас, новопризванных, в части было трое, и все ленинградцы: Коля Зинченко, Володя Смирнов и я. Поселили нас временно в общежитии в одной комнате. У всех в Ленинграде остались семьи. У Николая – жена и две дочери, у Володи – жена. Я сразу и активно включился в спортивную жизнь части. В расположении оказался прекрасно оборудованный спортивный городок с турниками, кольцами и брусьями. В первый же день я пришёл в городок, и на глазах многочисленных зрителей, которые - кто смотрел, а кто и сами разминались, крутанул на турнике «солнышко» и соскочил, сделав сальто вперед. На брусьях отжал стойку с прямых рук, и с этого момента стал не только призванным из запаса лейтенантом, но ещё и сильным спортсменом, что было немаловажно для командира. Солдаты из аэродромной обслуги, сдававшие физподготовку, увидели на что был способен новый офицер. На состоявшихся вскоре соревнованиях, я и Коля Зинченко, были включены в волейбольную команду, которая заняла второе место, а наша футбольная команда, в которой тоже не обошлись без нас, выиграла первенство.
В конце-концов я стал негласным, или лучше сказать, нештатным физруком части. Эта обязанность, в значительной мере, помогала мне избежать выпивок, которыми стали увлекаться Николай и Володя. Способствовало этому бесплатная столовая, в которой не переводилось бочковое пиво и вино. В старой немецкой кирхе был устроен клуб, где каждый вечер устраивали танцы. Все, конечно, пропадали там. Мне же это быстро надоело, и я взялся, со штурманом части – майором, оформлять в штабе штурманский класс. Вспомнил школьные годы, когда я зарабатывал пятёрки по естествознанию, делая макеты зимних стоянок эскимосов с чумами и оленями. Из подсобного материала я сделал макет полигона со службами и целями для бомбометания, на ватмане нарисовал красками схемы. Словом, боролся с одиночеством всеми доступными мне способами. Домой, в наше «ленинградское» общежитие, приходил только спать. К счастью, вскоре началась предполётная подготовка, полёты и учёба в классах. Но я чувствовал, что долго выдержать одиночества не смогу. Тоска по семье заедала всё больше и больше. Наконец я подал рапорт, с просьбой разрешить перевезти сюда семью. Его удовлетворили, и вскоре я уже был в Кировске.
Пройдясь в блестящей форме лётчика по центральной улице, я произвёл фурор среди местного населения. Приятно было почувствовать себя «первым парнем на деревне»! Дома меня встретили с восторгом. Показался я в форме и сослуживцам. Женя Морозов, сам бывший лётчик, даже прослезился. Ликвидация имущества много времени не заняла. Некоторую немудрящую мебель мы продали, кровати просто оставили в квартире. Постели свернули в тюки, в чемоданы запихали одежду, и покинули Невдубстрой-Кировск навсегда! Правда, прощаясь, начальник цеха ГРЭС Семёнов сказал:
– Демобилизуешься – возвращайся обратно, будем тебя ждать. Не поленись, напиши, как утроились, и не поминай лихом! Оставляешь неплохую память о себе.
В Ленинграде мы тоже долго не задержались. Мама устроила нам прощальный обед. Проводили нас со слезами на глазах. Катюшка прижалась ко мне всем своим миниатюрным телом, обняла за шею и крепко поцеловала, как когда-то в Ташкенте, провожая на фронт. Она была самой любимой моей сестрёнкой.
В Калининград поезд прибыл днём...»
Продолжение следует…
Из дневниковых записей семьи Громовых…
https://gromov-drankin.livejournal.com/
Фотографии из фондов Метростроя с сайта https://mirmetro.net/spb/history/ Государственного архива Калининградской области – Бориса Штерна
