Традиции в Калининград импортировались, а историю еще только предстояло познать.
Наконец, что касается третьей «опоры» — национальности, то она означала включение Калининградской области в состав Советского Союза как части Российской Советской Республики, хотя по географическим и административным соображениям, казалось бы, напрашивалось ее вхождение в соседнюю Литовскую ССР. Заселение области людьми преимущественно из Центральной России подтверждало стремление сделать Калининград советским регионом с русским обликом и предопределяло практическое решение о принадлежности области к РСФСР.
Базируясь на трех этих (два фрагмента статьи опубликованы 6 и 7 декабря на странице проекта) основах калининградская региональная идентичность не вбирала в себя ни отношение к культурному пространству, которое географически совпадало с Калининградской областью, ни историю края или конкретно его исконных жителей.
Традиции в Калининград импортировались, а историю еще только предстояло познать. Предложения новых названий населенных пунктов передавались в Москву с просьбой об их утверждении; «премудрый» образ действия областных органов власти, заключавшийся в том, чтобы сделать Калининград регионом, не имеющим региональной специфики, наталкивался на сопротивление центра, но не на протесты самих калининградцев. Один московский чиновник уже в августе 1946 г. в письме председателю Совета министров РСФСР Михаилу Родионову критиковал, что «предлагаемые названия вновь осваиваемых городов, поселков и деревень предоставляются произвольно, не учитываются ни их экономические, ни исторические или географические особенности, а многие из них вообще никак не обоснованы» [письмо М. Родионову о «необоснованных предложениях» Калининградского гражданского управления о переименованиях от 20 августа 1946 г.]. Очевидно, центр проявил гораздо больше интереса к региональной специфике, чем калининградские учреждения. По запросу Совета министров РСФСР Академия наук СССР рекомендовала «выбирать названия, которые имеют значение в русском языке», поскольку «большинство населения в Калининграде являются русскими» [Рекомендации института этнографии Академии наук СССР о переименованиях в Калининградской области от 13 февраля 1947 г.].
Власти сошлись на том, что для области должны были выбираться непременно русские названия населенных пунктов, даже если они имели какую-то относительно ограниченную связь с региональной спецификой. Разумеется, такой руссоцентристский вариант связи между региональной спецификой и топонимикой натолкнулся на новые возражения, которые на этот раз исходили от непосредственного калининградского соседа — как это видно из письма председателя Совета министров Литовской ССР Пакарклиса в феврале 1947 г.: «Я убежден… в том, что, по моему мнению, литовские названия населенных пунктов в Калининградской области не могут заменяться новыми. Литовский язык является языком союзной республики. <…> Первые литовские книги появились на территории сегодняшней Калининградской области. Многие места упоминаются в литовских народных песнях. Некоторые названия имеют филологическое значение для исследования языка прусских литовцев…» [Замечания к проекту Указа Президиума Верховного Совета РСФСР о переименовании населенных пунктов Калининградской области, февраль 1947 г.].
Такие аргументы казались, скорее, академической природы, и знание о существовании в регионе прусско-литовских корней едва бы помогло русским переселенцам лучше духовно понять этот край. Им было совершенно безразлично, имели поселения названия немецкого, прусского или литовского происхождения — все варианты в равной степени отражали неосведомленность и инакость. Поэтому неудивительно, что предложение Пакарклиса было резко отклонено Москвой в марте 1947 г.: «Профессор Пакарклис не понял, что переименование поселений, существующие названия которых не соответствуют современному строю, образу жизни и национальными особенностям советского населения, представляется целесообразным» [Письмо М.И. Родионову о переименовании населенных пунктов и административном делении Калининградской области, март 1947 г.].
Наконец, в письме Андрею Вышинскому заместитель министра иностранных дел РСФСР Смирнов предлагал «на основании неблагозвучия и крайних трудностей при произношении старых названий» и «ввиду факта, что Калининградская область является частью РСФСР и заселена русскими колхозниками» отказаться от литовских наименований и согласиться с немного исправленной версией списков названий из Калининграда без дальнейших изменений [Письмо А.Я. Вышинскому о переименованиях в Калининградской области, февраль 1947 г.]. Вместе с тем требовалось интенсифицировать процесс переименования для того, чтобы до момента выборов в Верховный Совет Советского Союза в декабре 1947 г. он был завершен. И все-таки эта цель не была достигнута в срок. Только в июне 1950 г. — на два с половиной года позже, чем было запланировано — Президиум Верховного Совета РСФСР смог издать указ, которым официально присваивались новые названия 1065 поселениям в области [Проект указа Президиума Верховного Совета РСФСР «О переименовании населенных пунктов Калининградской области» от 23 июня 1950 г.]. С этим указом кампания переименований практически была завершена, между тем с момента переименования Кёнигсберга в Калининград прошло четыре года, при этом только теперь была создана основа для восприятия переселенцами Калининградской области как советской земли также и на микроуровене. Внедрение этих представлений проходило в постоянной конфронтации с новой средой обитания.
На примере Калининграда, очевидно, была возможность построить советскую периферию, следуя провозглашаемым советским центром категориям — не по инициативе столичной элиты, а согласно представлениям руководящей элиты самой области.
«Дизайн региона», который игнорировал региональную специфику, стал неизбежным для Калининграда, так как из Москвы поступали весьма отрывочные и невразумительные инструкции по способам восстановления края. Поэтому местные властные структуры решились остановить свой выбор на таком варианте калининградских канонических символов, который, как они предполагали, мог найти одобрение центра в связи с отсутствием в нем какой-либо региональной специфики. Что же касается новых названий как попыток Калининграда «противодействовать Москве» и таким путем способствовать развитию области, их появление считалось в центре слишком абстрактным и надуманным.
Парадоксально, но именно под влиянием Москвы специфика периферии, хотя и в очень ограниченном масштабе, также проникла в калининградский канон. Получившаяся в итоге конструкция была довольно уязвимой, на что указывало и требование Совета министров Литвы об учете литовских элементов в калининградской топонимике. Тем не менее Москву и Калининград объединяло стремление подчеркнуть русский характер советского Калининграда с включением русских национальных элементов в символический канон региона.
Этот подход оставался неизменным вплоть до последовавшей вскоре «оттепели», когда проблема символов вновь стала актуальной.
Фрагмент статьи Пэра Бродерзена (Brodersen Per), доктора университета им. Г. Гейне, г. Дюссельдорф, Германия, «Позови меня тихо по имени…» Кампания переименований в Калининградской области в 1946—1950 гг. в контексте калининградско-московских отношений послевоенного времени. Перевод с немецкого Ю. Костяшова.
Фотографии из семейного альбома А. Сологубовой и фондов Государственного архива Калининградской области.
